Тут глава отряда осекся, покосившись на Альку, и после паузы заключил:

— Словом, ехать надо.

И тут царевну точно под локоть кто толкнул. Эдак ведь до морковкина заговенья можно чуда-то ждать! Так, может, самой его себе сделать?

— А если…

Богатыри уставились на нее с изумлением.

Широкая проселочная дорога, отделившись от торгового тракта, вела к одному из окраинных сел напрямки — через лес. По вечернему времени на дороге было пустынно, однако двое, сидевшие на облучке телеги, казалось, ничуть не боялись ни надвигающейся темноты, ни диких зверей. Ничего удивительного, в общем-то — крестьяне с детства темноты бояться не приучены, да и в лесу себя ровно дома чувствуют. А чего бояться, ежели и нечисть там вся знакомая, и как задобрить ее, известно! Да и от дикого зверья в каждом крестьянском доме амулет заговоренный найдется. Слабенький, да уж дурного волка от грибников-ягодников, али вот от телеги, отпугнуть всяко хватит. Поговаривали, правда, что разбойный люд в этом лесу шалит в последнее время — да, видать, не все те разговоры слыхали.

В том, что эта парочка роду именно крестьянского, сомнений бы ни у кого не возникло. Да и откуда-куда они едут — угадать не труд. Телега большая, добром не гружена, едет со стороны города — стало быть, на ярмарку ездили, а теперь, расторговавшись, с деньгами домой поспешают. Может, пряжу да сукно продавать возили, что бабы со всего села за зиму напряли да наткали. Может, еще какое бабское рукоделие. Может, остатки свеклы да морковки из подвалов — еще прошлогоднего урожая. А может, еще чего.

Лошадка в телегу была запряжена добрая, крепкая, не сдыхоть какая. Да и сами крестьяне казались зажиточными — одежда новая, чистая, нарядная даже.

Правил повозкой совсем юный парень в просторной рубахе и лихо сдвинутом набекрень картузе. Босые ноги в полотняных штанах, закатанных по колено, он свесил через край телеги. Восседавшая рядом с ним девица громко и неумолчно щебетала. Эта, напротив, подобрала ноги под себя, так что из-под сарафана их и не видно было. На коленях она держала корзинку, накрытую тканью.

— Эко нынче расторговались-то хорошо, братец! — радостно восклицала она. — Да на такие деньжищи батюшка мне наверняка и новый сарафан справит, и на ленты пестрые еще останется…

— Будет тебе, — благодушно басил братец. — Вон телегу чинить пора, а то новую покупать, да матушка корову еще одну хотела…

— А я тебе говорю, мне приданое собирать пора, ленты важнее! Зря, что ли, я за тот золотой торговалась…

Лошадка неторопливо переставляла копыта, телега поскрипывала, а звонкий голосок девицы разносился далеко по дороге. Диво ли, что слышали не только птицы да зверье мелкое, благоразумно стороной телегу обходившее?

Люди, правда, не так благоразумны оказались. Да и чего тебе, впрочем, бояться, если ты мужик — косая сажень в плечах, в руках у тебя топор, а то и меч — пусть ржавый да не лучшей заточки, зато тяжелый, а за спиной — товарищи, тоже рубаки не из последних? Особенно когда перед тобой — сопливый пацан да девица, и вовсе безоружные!

Нельзя сказать, чтобы разбойники появились перед телегой вовсе уж неожиданно. Прежде всего, поваленное дерево поперек дороги видно было издалека, и оба седока уже готовились останавливаться да спрыгивать с телеги, чтобы освободить путь.

Но ждать их никто не стал.

Дюжий мужик, заросший бородой по самые брови, появился первым, заступив проезд. Одет он был как крестьянин, зато на ногах красовались добротные сапоги — не иначе, с купца какого снятые. На плече он нес топор — не боевой, а самый обычный, каким селяне дрова рубят. Второй, ростом и статью ничуть не уступавший первому, оказался и вовсе наряжен в мундир царской стражи, хоть изрядно истрепанный, да и в прорехах местами — то ли сам когда служил, то ли служилого зарубил. Да и в руках у него оказался самый настоящий меч. Затем появился третий мужик, с дубиной, четвертый — и стало уже не до того, чтобы разглядывать их наряды. Все, как один, они были крепкими, бородатыми, а уж намерения их и вовсе никаких сомнений не вызывали.

Девушка на телеге ойкнула и округлила глаза, крепче вцепившись в свою корзинку. Парень, кажется, и вовсе потерял дар речи с перепугу.

— А ну тормози! — первый из мужиков сделал шаг вперед и перехватил поводья лошадки. — Ты, паря, скидавай… а, сапогов у тебя и нету. Ну и лады. И тикай, покудова жив.

— А… сестрица? — робко поинтересовался юноша.

— А сестрицу оставь, — разбойник нехорошо осклабился, обнажив крупные желтые, как у крысы, зубы, и смерил девушку липким взглядом. — Сестрица-то нам самим пригодится.

Парень, однако, оказался, оказался не робкого десятка. Неловко скатившись с телеги, он все-таки не стал удирать в кусты, а остановился рядом. Что ж, сам себе судьбу выбрал. Девица же только крепче вцепилась в свою корзинку, затравленно озираясь. Вот разве что чуть подобралась — так, что стало видно, что на ногах у нее красные сапожки нарядные, на каблучках. И откуда у крестьянки такие?

Телегу неторопливо окружали со всех сторон.

— Ой, дяденька! — пискнула девица. — А… а давай я тебе все отдам, а вы меня отпустите и…

Договорить ей не дали, ухватив за локоть и сдернув с телеги. С визгом вскочив на ноги, девчонка попыталась рвануть прочь, но ее с хохотком подтолкнули к предводителю. Тот с видимым удовольствием облапил ее за зад. Жертва взвизгнула, дернулась, сделала полшага назад и посмотрела предводителю в лицо с упреком.

— Нехорошо без спросу, — укоризненно сообщила она.

А потом вдруг, сделав резкое движение, впечатала каблучок в ногу обидчика — точно как учили, в самое чувствительное место на подъеме стопы. А следом, не давая опомниться, таким же резким движением двинула коленом туда, где у мужчин еще чувствительнее.

Взвыв, разбойничий главарь согнулся пополам — и выпустил из рук девицу. А она уже развернулась, одновременно выхватывая из-под ткани на своей корзинке заряженный арбалет и наводя его на ближайшего из мужиков. Выроненная корзинка покатилась по земле. В тот же миг с ближайшего дерева спрыгнул темноволосый воин в кольчуге и с обнаженным мечом в руке. Еще двое выступили из-за деревьев. И юный крестьянин вдруг тоже оказался вооружен — и откуда только меч достать успел? И на лице парня был написан отнюдь не страх.

…В сказках, которые Альке читала когда-то Наина, злодеи перед смертью всегда каялись или рассказывали обо всех своих прегрешениях. А герои обязательно стыдили их. Или тоже торжественно перечисляли, за что злодея нужно непременно убить. И угрожали всячески. А еще у героев в тех историях обязательно были вдохновенные лица. Или, по крайней мере, так представлялось всегда юной царевне. Со звоном скрещивались мечи, а в конце голова злодея слетала с плеч. И это тоже было почти красиво.

В реальности все выходило совсем не так. Не было никаких возвышенных речей, да и лица у героев самые обычные. Какие всегда. Разве что очень серьезные. А еще оказалось вдруг, что когда рядом с тобой кого-то наискось перерубают мечом, и он падает замертво, хрипя и захлебываясь кровавой пеной — это гадко и страшно, хоть ты и знаешь, что это злодей. А когда кто-то падает на колени и униженно просит пощады — это еще и противно.

А еще оказалось, что весь бой, который в сказках обязательно описывается на нескольких страницах, на самом деле может длиться меьше лучины. Ты и опомниться не успеваешь — только стоишь столбом с ошалелым видом да водишь вокруг своим арбалетом, чтоб никто приблизиться не посмел, а вокруг падают люди, только что живые, говорившие что-то и хохотавшие. Может и сейчас еще живы, только ранены — кто-то точно стонет под ногами, только смотреть боязно. Оказывается, разбойники, наводящие страх на купцов и крестьян, — всего лишь мужики с дубьем и топорами, и против обученных воинов ни одному из них не выстоять. И неважно совсем, что богатырей здесь всего пятеро — или шестеро, считая с царевной, а разбойников едва не вдвое больше.